Одинокая птица над домом кружит
Догоревшее солнце уходит с небес
Если шкура сера и клыки, что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.

Лапоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, текущей из порванных жил,
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.

Я в кромешной ночи, как в трясине тонул,
Забывая каков над землей небосвод
Там я собственной крови в избытке хлебнул
До чужой лишь потом докатился черед.

Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог,
И ошейника нет, чтобы я ни сломал
И цепи, чтобы мой задержала рывок.

Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
Не бывает еще чтобы я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.

Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага
Я боюсь одного: умереть до прыжка
Не услышав, как лопнет хребет у врага.

Вот бы где-нибудь в доме горел огонек
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке.
Я бы спрятал клыки и улёгся у ног,
Я б тихонько притронулся к детской щеке.

Я бы верно служил, и хранил, и берег
Просто так, за любовь улыбнувшихся мне,
Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне… (с)